Ровно 27 лет назад наша страна оказалась на грани гражданской войны: власть попытались захватить ставленники КГБ, которые выступали против распада СССР, за сохранение КПСС, возвращение цензуры и прочих “прелестей” доперестроечной жизни. Возмущённый народ вышел на улицы, и чтобы обеспечить “порядок” в Москву ввели войска…

О событиях тех дней вспоминает журналист “НК” Наталья Четверикова.

Слон уже умер

В понедельник 19 августа в нашем издательстве “Наука” радость - утром привезли продуктовые наборы с макаронами. С едой в Москве напряжёнка. “Длинное, зелёное, пахнет колбасой” (так называли пригородные электрички) - оно в столицу ездило уже не только за пропитанием. Теперь отовариться крупой, сахаром и водкой можно по месту жительства - по талонам. Как в войну по карточкам. Зато - гласность, отмена цензуры и культурный взрыв, чего не было 70 лет. Так что не хлебом единым…

Вдруг распахивается дверь и вбегает перепуганная сотрудница:

- Танки по Москве идут! Военный переворот!

Душная, “предгрозовая” атмосфера в столице неожиданно разрядилась путчем, как в банановой республике.

“Слон уже умер, а не знает, что умер - потому что очень большой”, - сказал Брежнев о своей стране перед смертью. Голодные очереди времён издыхания “совка” кричали о полном развале экономики и крахе режима.

Теперь власть захватили враги горбачёвских реформ. Дряхлеющая коммунистическая элита назвала себя ГКЧП (Государственным комитетом по чрезвычайному положению). Мёртвый хватал живого. И - как обухом по голове - неужели снова начнут сажать за инакомыслие? За Гумилёва, Ахматову, Мандельштама, Бунина?..

В “Науке” переполох - назавтра назначено экстренное собрание. В курилке спорят: что теперь будет? 37-й год или, наконец-то, наведут порядок? Вот те на! Девчонки, мои приятельницы, которым я носила запрещённый самиздат, теперь дружно поддерживают хунту. Боятся? А вдруг с перепугу настучат, что я давала им читать “Архипелаг ГУЛАГ”, “Лолиту” и “Доктора Живаго”? Ведь это “семидесяточка”, отменённая Горбачёвым (ст. 70 УК РСФСР, “антисоветская агитация и пропаганда” - до семи лет тюрьмы).

Ребята, кто вы?

Подавленная выхожу из редакции. В сумке корректура и загранпаспорт для похода в американское посольство. А в голове одна мысль: теперь уж точно не выпустят в гости к подруге в Штаты! Второй год не дают визу.

Пешком устремляюсь к Кремлю, благо недалеко - Тверская через два квартала. Повсюду группы людей слушают по транзисторам “Эхо Москвы” и обсуждают болезнь Горбачёва. Никто не знает, жив ли президент страны. На ТВ цензура, в киосках только “Правда”. А где “Московские новости”, где “Независька”?

Движение по Тверской перекрыто. И, как в дурном сне, Красная площадь оцеплена танками и БТРами. На улицах войска. Ребята, кто вы? Сдурели?..

Людской поток стекается к Дому Советов (Белому дому), где Ельцин призывает нацию к политической забастовке. Вечный московский сюжет: царь Борис и самозванцы.

На Краснопресненской навалены ящики, арматура, скамейки, куски забора. Значит, вот как выглядят баррикады? Наготове стоит боевая техника, солдаты нервно курят. Господи, неужели этот курносый в веснушках станет стрелять в безоружных? Но в жерле его танка запретительный знак - живые гвоздики.

Гуд бай, ремесло

На следующее утро читаем обращение ГКЧП к советскому народу: “Над нашей великой Родиной нависла смертельная опасность!..” Пахнуло душком сталинских репрессий. И на работе у меня почти военное положение. Руководство издательства единодушно поддерживает заговорщиков. Сотрудников просят не допускать лишних разговоров. Вводятся дополнительные ночные дежурства - ожидаются провокации.

- Ты теперь помалкивай, - советуют мне в курилке, - Прикуси язык, диссидентка!

Не верю своим ушам. Что такое? Куда я попала? Я сюда не хотела и ничего этого не заказывала. Как вышло, что мне подсунули чуждое?

Мгновенно созревает решение, ясное и бесповоротное - беру расчёт! Сегодня и немедленно, под любым предлогом. Даже вопреки драконовскому указу ГКЧП о запрете увольнений с работы по собственному желанию. В отделе кадров потрясаю загранпаспортом, заявляю об экстренном авиарейсе в Америку (срочная операция, на кону жизнь человека!) и угрожаю международным скандалом.

Нет, им этого сейчас совсем не нужно, и в моей трудовой книжке появляется историческая запись: “20.08.91. Уволена по собственному желанию”. Со мной расстались по-тихому.

Перед лицом чумы

Звоню друзьям, и с теми, кого застала, встречаемся у метро. С тремя мужчинами нас уже пятеро. Спешим к Белому дому, где демократы бурно агитируют обалдевших танкистов Таманской дивизии. К вечеру баррикады заметно выросли и окрепли “убитыми” машинами и покорёженными автобусами. Народу - море! Мегафоны кричат, чтобы женщины и дети ушли с площади, и именно поэтому пытаемся прорваться к бастующим. Нас, кстати, никто особо и не задерживает.

А там, в людской гуще, кого только нет! Москвичи и жители области, монархисты и анархисты, казаки и студенты, политики и артисты, женщины и дети. Как известно, перед лицом чумы стираются условные различия.

“Афганцы” со вчерашнего дня разбили палатки - они пришли сюда первыми. Оказалось, ещё с утра бастующим приказали разойтись, стращали ОМОНом, спецназом и “Альфой”. Но люди спокойно общаются, закусывают кое-что кое-чем и пошучивают:

- Нас на конвульсию не возьмёшь, товарищ!

- Девушка, хотите кофейку? - старушка интеллигентного вида с большой канистрой и набитой сумкой даром кормит всех желающих. Рядом с ней уселся дедок при медалях и беззубым ртом жуёт бутерброд, рассказывая о Сталинградской битве. Мимо проходит священник с крестом. Тревожно…

С арестантским приветом!

Днём самозванцы из Кремля огласили приказ об аресте президента России Бориса Ельцина, и поэтому 23-й подъезд Белого дома под усиленной охраной. Нам раздают противогазы для защиты от “черёмухи”, кто-то мочит носовые платки - из бутылки, в луже. И вдруг новость, облетевшая всех: привет от Новодворской из “Лефортово”! Узница самого страшного СИЗО воспрянула духом, желает нам победы, и, выйдя из тюрьмы, обещает разобраться с советской властью.

Когда стемнело, объявили боевую готовность, и люди выстраиваются в цепь. Говорят, что женщины, взявшись за руки, уже вышли навстречу танковой колонне.

Не горюй, пацан!

И была ночь… Наступало роковое 21 августа. Примостившись на ящиках, парни с гитарой наливают всем желающим “фронтовые 100 грамм”. Звучит их хриплое пение: “Поручик Голицын, раздайте патроны! Корнет Оболенский, надеть ордена!”

Напряжённо ждём штурма. Состояние обречённо-беззаботное и одновременно взвинчено-восторженное - почему-то так бывает. Моросит мелкий дождь. Туалетом служит соседний сквер с запахом аммиака.

Сидим у костра и - с незнакомыми, но уже близкими людьми - пьём из одной кружки.

- Если они победят, вы понимаете, что они тогда со всеми нами сделают?.. - взволнованно спрашивает девушка.

- Но если они победят, я не хочу жить, - отвечает парень в очках.

- Не горюй, пацан! - коренастый мужик в камуфляже подсел к огоньку. - Бог не выдаст - свинья не съест.

Кажется, что Москва в осаждённой крепости. Есть только островок Сопротивления, живая стена из людей - такой градус надежды вобрала в себя эта площадь!

На нас глядят в бинокли сотни глаз

И видят нас от дыма злых и серых.

Но никогда им не увидеть нас

Прикованными к вёслам на галерах.

Песня Высоцкого “Корсар” стала гимном защитников Белого дома. В те дни стихи лились рекой - когда говорят пушки, музы не молчат.

Неравный бой

В полночь над нашими головами затрещала автоматная очередь. Прорвана первая линия баррикад. У соседнего парапета стонет раненый:

- Братцы! Только не в больницу! - ведь “скорая” под контролем и его сразу же сдадут. Раненому делают перевязку как могут.

Из мегафонов звучат просьбы, почти мольбы: не расходиться! Уставшие люди дремлют под дождём, но их ободряет чей-то окрик:

- Господа, в городе красные!

И вдруг - благая весть: несколько танков перешли на сторону демократов. А остальные тупо выполняют преступный приказ, который не обсуждается.

Неравный бой. Корабль кренится наш.

Спасите наши души человечьи!

Но крикнул капитан: “На абордаж!

Ещё не вечер, ещё не вечер…”

Устроить кровавую кашу в центре Москвы силовики так и не решились. Отчаянная молодёжь ложилась под танки, останавливая их. В тоннеле погибли трое защитников Белого дома. Утром на месте трагедии мы увидели лужи крови, цветы и зажжённые свечи с иконками. Состояние шоковое. К крови тогда мы ещё не привыкли.

Вскоре сообщают, что путчисты сбежали куда-то на юг. Утром начинается вывод из Москвы боевой техники. Ну что ж, спасибо партии родной за наш трёхдневный выходной.

Свобода, наручники, трупы

И был день… 22 августа. Хунта арестована, Горбачёв освобождён, Ельцин в Кремле. Иду по Москве как в прострации, а из облаков выглянуло солнце посмотреть на дела человеческие. В небе огромной рыбой плывёт аэростат уже с новым государственным флагом - российским триколором. Слышны весёлые детские голоса: “Мама! Гляди!”

На параде победителей мы широкой рекой шествуем по московским улицам и будто заново их узнаём. Чувства переполняют - кто-то плачет, кто-то обнимает незнакомцев, кто-то навеселе горланит частушку:

“Защитили сгоряча русские рабочие

Ельцина и Горбача и всё такое прочее”.

Борис Николаевич стоит на трибуне Белого дома, размахивает флагом и ослепительно улыбается, а людское море скандирует:

- Россия! Ельцин! Свобода!

В нерв этого дня, по сути, попали стихи Маяковского:

“Я счастлив, что я этой силы частица,

Что общие даже слёзы из глаз...”

А вечером в “Новостях” показали горы наручников, приготовленных для неугодных. То есть, для нас. В зданиях КГБ и ЦК КПСС спешно жгли архивы. Главный чекист Владимир Крючков в бегах. Трое военных преступников покончили с собой. В их числе - глава МВД Борис Пуго. Оформлять погребение его тела городские кладбища отказались наотрез, и Москву облетел жестокий стишок-пародия:

“Забил заряд я в тушку Пуго и думал: угощу я друга!”

Безымянные палачи

А ночью на Лубянке, у здания КГБ, под всеобщее ликование подъёмный кран вздёрнул железного Феликса. На шее поверженного истукана болталась верёвка, а сверху восседал счастливый мальчишка, позируя перед камерами.

Горячие головы призывали к штурму “Бастилии”. Если, мол, Крючков сбежал от народного гнева, - так снести его Контору подчистую. А на развалинах, как в дни Великой французской революции, повесить табличку “Здесь танцуют”.

Кончились Берия и Империя. По Нострадамусу, тирания в “Скифии” держалась 73 года и 7 месяцев - с разгона Учредительного собрания 18 января 1918-го по 22 августа 1991-го.

И теперь все мы ждали люстраций. Ждали, когда поимённо назовут и осудят тех, кто винтил, пытал и убивал сотни тысяч невинных людей в подвалах Лубянки и по всей стране. Мы ждали чуда обновления страны. Но того, что люстраций не будет, и безымянные палачи останутся безнаказанными, в те дни мы ещё не знали…

У нас хорошая память

Спешу на Главпочтамт - заказать разговор с Нью-Йорком и подруге Соне читаю стихи Тютчева - они тогда звучали повсюду:

“Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые!..”

И уже в октябре меня встречали в аэропорту имени Кеннеди.

Но вокруг ещё бурлила кровавая Москва, и это предстояло осознать. Целый день несли цветы к туннелю, где погибли Володя Усов, Дима Комарь и Илюша Кричевский - молодые, красивые романтики. Их похороны были удивительно светлыми, со слезами на глазах.

На траурной церемонии президент Ельцин попросил прощения у родителей погибших - за то, что не смог уберечь их сыновей. Даже патриарх всея Руси Алексий II нарушил церковный канон: совершил обряд отпевания троих убиенных - неправославных и некрещёных.

Говорят, герой ищет катастрофу. Без катастрофы герой невозможен. Цезарь ищет Брута, Наполеон - свой остров смерти, Жанне д`Арк нужен костёр, а бабочка летит на огонь. Таков закон героического. Но у нас нет нужды искать катастрофу - она сама найдёт героев, готовых пасть за Россию без террора. Мы их не забыли. У нас хорошая память.

Островок в океане

“Берите суверенитета столько, сколько сможете проглотить” - эти слова Ельцина после провала путча стали крылатыми. Вирус свободы давно витал в воздухе, и вакцины не предвиделось - пошла цепная реакция.

Сменилась география. Было неудивительно, что первыми провозгласили независимость прибалтийские республики. Но тот факт, что Калининградская область стала зарубежьем за двумя границами, изумлял. В московской тусовке на все лады обсуждался одинокий русскоязычный островок в европейском море-океане.

Прошли годы. Участники “Августа-91” вспоминают его как первую любовь, свой звёздный час. Таких светлых лиц, как в те дни, я не видела никогда.

Начиналась другая, непривычная жизнь в свободе. А что будет потом - лет, эдак, через 20-25 - тогда мы ещё не ведали. Однако и сегодня Володя Высоцкий по-прежнему поёт свою пророческую песню:

Но наш корабль им не послать на дно -

Поможет океан, взвалив на плечи.

Ведь океан-то с нами заодно,

И прав был капитан - ещё не вечер.

Н. ЧЕТВЕРИКОВА

P.S. Внимание! Статья не экстремистская. Президент Путин назвал путч “попыткой переворота” и в те дни выступил на стороне главы РСФСР Бориса Ельцина. Будучи помощником ленинградского мэра Анатолия Собчака, офицер КГБ Путин в начале путча подал рапорт об отставке, и этот рапорт был подписан. Фрагменты его интервью с Ксенией Собчак появились в её фильме об отце “Дело Собчака”.