Наша сегодняшняя “прогулка” - по Кёнигсбергу... заключённых.

Власть Ордена

Принято считать, что поговорка “от сумы да от тюрьмы не зарекайся” есть отражение чисто русской ментальной готовности увидеть “небо в клеточку” в любое время и без объяснения причин. Но... взаимоотношения человека с законом в Восточной Пруссии, как бы это помягче выразиться, тоже были вполне себе “русские”.

Ещё со времён правления Тевтонского ордена в Кёнигсберге - в отличие от “материковой” Германии - нарушать закон считалось, в общем-то, доблестью, а вовсе не делом, недостойным добропорядочного немца.

А как же иначе?! Комтур - высший представитель власти Ордена в Кёнигсберге - являлся здесь и высшим судьёй. Только он мог решить вопросы, касающиеся жизни и смерти граждан. Орден требовал от каждого жителя Кёнигсберга службы в рыцарском войске или ополчении плюс регулярной уплаты пошлины за землю (пять прусских пфенигов или один фунт воска).

Виселицы на берегу

Все дороги находились исключительно в юрисдикции Тевтонского ордена. За орденскими чиновниками были зарезервированы лучшие места для свободной ловли рыбы - тогда как “нерыцари” Кёнигсберга могли ловить рыбу в Прегеле или на заливе - и только крупноячеистыми сетями и не имели права устанавливать на реке запруды.

Без особого разрешения Ордена никто не мог заниматься пивоварением. О янтарном промысле и говорить нечего: добыча янтаря была полностью монополизирована Орденом.

То, как опасно не подчиняться Ордену, наглядно демонстрировали виселицы вдоль всего побережья - и трупы на них, с убедительно высунутыми языками.

Но... не зря закон физики гласит, что всякое действие неизбежно порождает противодействие. Чем больше “давят” человека - тем сильнее его стремление “увернуться от пресса”. Например, стать грабителем - вместо того, чтобы покорно умирать от голода в краю, который в очередной раз истощён войной или чумой.

Жестоко пороли

Общегерманский уголовно-процессуальный кодекс именовался “Каролина”. Уголовная ответственность наступала с 12 лет для мальчиков, с 14 - для девочек (до этого возраста за серьёзные провинности детей просто, но жестоко пороли).

“Суров закон, но это - закон”, - гласила судейская формула, заимствованная из римского права. Если о совершённом преступлении заявляло некое лицо (истец), то на нём же лежало бремя доказывания.

Прямыми уликами считались показания не менее двух свидетелей. Если таковые имелись, обвиняемого пытали до тех пор, пока он не признавался. Если истец предоставлял лишь косвенные улики, допрос под пытками не разрешался.

Кстати, если обвиняемый вины не признавал, а прямых улик не было, в тюрьму могли отправить истца.

Топор палача

Если суд затруднялся найти подходящую норму закона - послание отправляли в ближайший университет, чтобы тамошние профессора юридического факультета вынесли решение, обязательное для судьи.

За особо тяжёлые преступления - приговаривали к смертной казни: простой (отсечение головы мечом) и квалифицированной (четвертование, утопление и т.д.).

Те, кто получал срок, распределялись по тюрьмам. В Восточной Пруссии существовали арестантские отделения (что-то типа СИЗО), смирительные дома (сюда заключали бродяг, нищих и ленивых слуг). Мужчины и женщины в смирительных домах содержались вперемешку, поэтому беспрепятственно предавались самому буйному разврату и награждали друг друга - и своих охранников - целыми букетами венерических заболеваний.

Были просто каторжные тюрьмы - и каторжные тюрьмы предварительного заключения. Были особые тюрьмы для “увечных, больных и аномальных”, для военных и для несостоятельных должников.

Дом Канта около тюрьмы

Вплоть до конца XVIII века узники получали лишь хлеб и воду, спали на охапках гнилой соломы на земляном полу. Надзиратели управлялись с заключёнными с помощью кнута и палки, а для особо строптивых имелся Latterkammer - карцер, в котором пол был покрыт заострёнными брусьями, уложенными на близком расстоянии. На таком полу нельзя было ни стоять, ни лежать, ни сидеть...

Преступников пытались и “перевоспитывать”. Известно, что бургомистр Кёнигсберга Теодор Готтлиб фон Гиппель очень увлекался идеей “исправления” заблудших душ - и в качестве воспитательной меры распорядился заставить всех заключённых петь хоралы. Они пели - до тех пор, пока Гиппелю не подал ходатайство об отмене песнопений философ Иммануил Кант, дом которого, по несчастью, оказался вблизи тюрьмы.

Падшие женщины

Гиппель не смог отказать другу... и переключился на “исправление падших женщин”. Их отлавливали в тех кёнигсбергских пивных, которые по совместительству были борделями, определяли в тюремные кельи и заставляли по 7-8 часов в день вышивать гладью и крестиком. Как правило, белыми нитками на белом. Считалось, что такой узор вернёт первозданную чистоту их грешным душам.

Особенно “рьяным” при этом было велено держать ноги босыми на холодном полу - чтобы “остудить кровь”.

Прежде, чем стать бургомистром, Гиппель работал адвокатом в городском суде. Однажды ему удалось выиграть дело с помощью аргумента: “Собственное сознание своей правоты важнее для человека, нежели двое свидетелей его невинности”.

Рот на замке

...В XIX веке начались “психологические эксперименты”: арестантов делили по группам - хорошие, дурные, средние. “Дурных” отправляли в одиночные кельи на срок от трёх дней до трёх месяцев и обрекали на “обязательное молчание”. Им ВООБЩЕ нельзя было произносить ни слова. За попытку сказать что-нибудь - хотя бы самому себе - их нещадно били кнутом.

Арестантам на короткой прогулке запрещалось глядеть по сторонам. Их кормили один раз в день в общей столовой, но за столом все сидели лицом в одну сторону.

По вечерам в коридоре священник читал молитву - но повторять за ним слова запрещалось, молиться следовало молча.

Любопытно, что такие порядки до сих пор существуют в некоторых тюрьмах США - например, в печально известной тюрьме Синг-Синг недалеко от Нью-Йорка.

Бутылкой по голове

Какое-то время среди “дурных” числился отец Иоганна Фридриха Рейхардта, кёнигсбергского музыкального вундеркинда. Сынок впоследствии станет придворным капельмейстером Фридриха Великого, а его папаша, один из последних городских музыкантов, отсидит в тюрьме несколько лет.

Он разбил бутылкой голову театральному импрессарио, который заявил, что “танцевальные скрипачи и музыканты из пивных” никуда не годятся...

Может, импрессарио и был прав, но голова его, увы, треснула как скорлупа грецкого ореха. И только восходящая звезда Иоганна Фридриха Рейхардта спасла в итоге его отца от жуткой перспективы скончаться в тюремной камере-келье в полном безмолвии.

Птица в клетке

“Хорошим” арестантам позволялось общаться друг с другом. Они тоже жили в кельях, но там имелись постель, стол, скамья, этажерка, а в случае особого благонравия позволялось держать книги, цветы и птицу в клетке.

“Хорошие” и “средние” арестанты работали, принося тюрьме деньги. Так, к примеру, в 1855 году от арестантских работ в тюрьмах Кёнигсберга было выручено 1.242.218 марок - очень и очень немало по тем временам!

Система, сложившаяся в XIX веке, функционировала вплоть до прихода к власти нацистов в 1933 году.

Интересно, что знатное происхождение арестанта его ни от чего не избавляло и не обеспечивало никаких “бонусов” - напротив, знатность выступала как отягчающее обстоятельство. Как и богатство.

Дворянин в камере

Так, в 1928 году за решёткой оказался некто фон Гиппель (к знаменитому бургомистру и его сыну отношения не имевший), руководитель сельского хозяйства Восточной Пруссии. Его обвинили в нецелевом использовании денежных средств.

Кроме года тюрьмы, его приговорили к лишению гражданских прав на три года и к штрафу в 20.000 марок.

Арестант-дворянин отбывал срок в Новой кёнигсбергской тюрьме (сейчас это СИЗО №1 на ул. Ушакова в Калининграде) - для содержания лиц, осуждённых к тюремному заключению со строгой изоляцией.

К нему не допускались родные, он имел право на два письма в месяц, в его камере стояла привинченная к полу койка и такая же табуретка. Он получал в день две горбушки хлеба, одну порцию овощного супа, одну миску тушёной капусты и две чашки суррогатного кофе.

Отравил свою жену

За полгода заключения знатный сиделец похудел на 27 кг - по истечении срока вышел на свободу измождённым, подавленным и психически сломленным.

Буквально через месяц после освобождения Гиппель отравил свою жену, которая за время его заключения спуталась с его же родственником. Но арестован он не был - в состоянии буйного помешательства Гиппеля доставили в клинику для нервнобольных, где его следы и теряются...

Ну а после прихода к власти нацистов изменились и тюрьмы. К уголовникам новая власть - по крайней мере, на первых порах - благоволила. Основными врагами считались политические - но это уже другая история.

А наши “прогулки” - продолжаются.

Д. Якшина